Блаженны мертвые - Страница 46

«Всем нам предстоит проделать этот путь!»

Эльви выключила телевизор, и у нее невольно вырвалось:

— Идиот!

Она слонялась по дому, не зная, куда деваться от злости. Войдя в гостиную, Эльви взяла со стола листы с псалмами, запачканные Туре, скомкала их и выкинула в мусорную корзину. Затем она набрала номер Хагар.

Хагар была ее подругой по церкви и рьяной общественницей. Вот уже двенадцать лет их троица — Эльви, Хагар и Агнес — готовила кофе и выпечку для субботних приходских собраний. Три года назад, когда Агнес подкосил радикулит, вся ответственность легла на плечи Эльви с Хагар.

Уже после второго сигнала Хагар схватила трубку.

— 612-12-96 слушает! — Хагар, страдающая легкой глухотой, почти кричала. Эльви отодвинула трубку чуть подальше от уха.

— Привет, это я.

— Эльви! К тебе, кажется, «Скорая» приезжала...

— Да, я знаю. Послушай, я хотела спросить...

— Слушай, это Туре, да? Он тоже?..

— Да.

— Вернулся?!..

— Да, да.

На том конце трубки повисла пауза. Затем Хагар продолжила, уже несколько тише:

— И что, прямо домой?..

— Да. Но его уже увезли. Я по другому поводу звоню. Ты новости смотрела?

— Еще бы, все утро. Нет, ты подумай! И что, очень страшно было?

— Ты про Туре? Ну, вначале немного... А потом ничего. Вообще-то я не за этим. Ты слышала обращение премьер-министра?

— Ну, — ответила Хагар, немного скиснув. — А в чем дело-то?

Эльви медленно покачала головой, забыв, что Хагар ее не видит. Уставившись на небольшую икону на стене прихожей, она отчетливо произнесла:

— Хагар... Ты мне лучше вот что скажи — ты думаешь то же, что и я?

— Про что?

— Ну, про все, что творится.

— А, Второе Пришествие?

Эльви улыбнулась. Она всегда знала, что на Хагар можно положиться. Она кивнула иконе с Христом-Спасителем и ответила:

— Ну да. Они же вообще ни словом про это не обмолвились!

— Да уж — Хагар опять повысила голос: — Кошмар! До чего докатились!

Они немного обсудили происходящее и распрощались, пообещав друг другу непременно что-нибудь предпринять, хотя что именно, было совершенно неясно.

Эльви немного полегчало. По крайней мере, она не одинока в своей вере. Возможно, кроме Хагар, были и другие, разделявшие ее убеждения. Эльви подошла к балкону и выглянула на улицу, словно высматривая тех самых других, и с удивлением обнаружила на небе тучу. Не просто облачко, подчеркивающее небесную голубизну, а самую настоящую грозовую тучу, ползущую так медленно, что сперва Эльви показалось, что та неподвижно висит над горизонтом. Темные клубы, сплетенные в мощный мускул, который вот-вот обрушит свою мощь на крыши города.

Эльви вышла на веранду, наблюдая за серой громадой, — медленно, но верно она надвигалась на город. Эльви ощутила холодок в животе. А вдруг это оно?

Она прошлась по дому, пытаясь собраться с мыслями, как-то приготовиться. Только вот как?

...

«И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего;

и кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои...»

Что уж тут поделаешь. Эльви уселась в кресло и открыла Евангелие от Матфея на 24-й главе, забыв, что там дальше. Чем больше она читала, тем больше страха нагонял на нее текст:

...

«...ибо тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира доныне, и не будет».

Перед ее глазами пронеслись картины концлагерей, затем лицо Флоры.

...

«И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сократятся те дни».

На самом деле там не было ни слова о физической боли и страдании в их обычном понимании — лишь о скорби, «какой не было доныне». О страдании, доселе человеку неведомом. Хотя, возможно, дело было в шведском переводе. Может, в оригинале речь шла как раз о невыносимых физических муках. Веки Эльви налились свинцом.

...

Может, в том самом первом переводе... Как бишь его... септуагинта... а потом сорок монахов в сорока кельях... сотня мартышек за сотней печатных машинок на протяжении сотни лет...

Мысли смешались, и Эльви уронила голову на грудь...

Проснулась она от звука включенного телевизора.

Сквозь сомкнутые веки пробивался оранжевый свет. Эльви открыла глаза, но была вынуждена тут же их снова закрыть — экран телевизора светился с яркостью раскаленного солнца. Она осторожно прищурилась.

Когда глаза начали привыкать, Эльви разглядела смутную фигуру, окруженную лучами, как если бы свечение исходило от нее самой. Та женщина на дороге! Эльви ахнула, мгновенно ее узнав.

Ее черные волосы покрывал голубой платок, а в глазах читалась скорбь матери, пережившей своего сына; матери, стоявшей у креста, когда из рук ее чада выдирали гвозди, — давно ли его крошечные розовые пальчики тянулись к ее груди? А теперь? Сведенные судорогой пальцы, раздробленные кисти рук. Такая чудовищная смерть...

Эльви прошептала с трепетом: «Пресвятая Дева!» — и вдруг поняла, что значит «скорбь, какой не бывало доныне», — именно она угадывалась в лице Марии. Боль матери, лишившейся своего дитя, олицетворения чистоты и праведности. Горечь утраты, многократно умноженная осознанием несовершенства мира, в котором такое возможно.

Покосившись на экран, Эльви заметила, как Богородица поманила ее рукой. Эльви уже собралась было упасть на колени, но тут Мария произнесла:

— Сядь, Эльви.

Голос оказался мягким, точно шелест, — какой уж там гром небесный, скорее робкая мольба.